text
stringlengths
1
1.22k
Принято считать, что одни влечения общие для всех, другие - у каждого свои и благоприобретенные.
Так, например, влечение к пище естественно, ибо к ней влечет всякого, кто нуждается в еде или питье, а иногда в том и другом одновременно и всякого, кто молод и в расцвете сил, как говорит Гомер, влечет к объятьям.
Но не всякого и именно эта , и не всех влечет к одному и тому же.
Вот почему, , по всей видимости, зависит от нас самих.
Впрочем, в нем есть, конечно, и нечто естественное, потому что, одному в удовольствие одно, а другому - другое, иные вещи доставляют удовольствие любому и каждому.
Однако в естественных влечениях погрешают немногие, и притом в одном направлении - в сторону излишества.
Действительно, есть все, что попало, или пить до перепоя означает перейти естественную меру по количеству, так как естественное влечение имеет целью только восполнение недостающего.
И соответствующих людей потому называют рабами брюха, что они наполняют его сверх должного.
Такими становятся люди чрезвычайно низменного , но многие и во многих отношениях погрешают в связи с удовольствиями, им лично.
Ведь среди тех, кого называют любителями , одни наслаждаются не тем, чем следует, другие - сильнее, чем большинство, третьи - не так, как следует, а распущенные преступают меру во всех отношениях действительно, они наслаждаются такими вещами, какими не следует наслаждаться, потому что они отвратительны, а если от чего-то все же следует получать наслаждение, то они наслаждаются этим больше, чем следует, и сильней большинства.
Итак, ясно, что излишество в удовольствиях - это распущенность, и она заслуживает осуждения.
За стойкость в страданиях в отличие от случая с мужеством не называют благоразумным, а за ее отсутствие не называют распущенным, но в то же время распущенным называют за то, что человек страдает больше, чем следует, из-за того, что ему не достаются удовольствия даже страдание его бывает из-за удовольствия а благоразумным называют за то, что человек не страдает при отсутствии удовольствий, и за воздержание от них.
.
Итак, распущенного влекут все или самые удовольствия, и влечение тянет его так, что он предпочитает эти удовольствия всему другому.
Вот почему он страдает как от лишения удовольствий, так и от влечения к ним влечение ведь сопряжено со страданием, хотя и кажется нелепым страдать из-за удовольствия.
Люди, которым недостает влечения к удовольствиям и которые меньше, чем следует, ими наслаждаются, вряд ли существуют, ибо подобная бесчувственность человеку не свойственна, да ведь и остальные живые существа разборчивы в еде, и одно им нравится, другое - нет.
Если же некоему ничто не доставляет удовольствия и оно не делает различия между , оно, вероятно, очень далеко от того, чтобы быть человеком.
Не нашлось для такого и названия, потому что он едва ли существует.
Благоразумный же, напротив, держится в этом середины, ибо он не получает удовольствия от того, чем особенно распущенный скорее, это вызывает у него негодование, и в целом в том, что не должно, и ничто подобное не его слишком сильно а при отсутствии удовольствий он не испытывает ни страдания, ни влечения, разве только умеренно и не сильнее, чем следует, и не тогда, когда не следует, вообще ничего такого .
Умеренно и как должно он будет стремиться к удовольствиям, связанным со здоровьем или закалкой, и к другим удовольствиям тоже, если они не препятствуют , не противоречат нравственно прекрасному и соответствуют состоянию.
В самом деле, кто относится к этому иначе, любит подобные удовольствия больше, чем они того стоят, но благоразумный не таков он , согласно верному суждению.
.
Распущенность больше походит на нечто произвольное, нежели трусость, ибо если первая связана с удовольствием, то вторая - со страданием и если первое избирают, то второго избегают.
И наконец, страдание выводит из равновесия и искажает природу страдающего, а удовольствие ничего такого не делает.
Следовательно, распущенность более произвольна, а потому более заслуживает порицания, да и приучиться к воздержности в удовольствиях легче, так как в жизни для этого много и приучение не сопряжено с риском, а в случае с опасностями наоборот.
Может показаться также, что трусость и при известных обстоятельствах произвольна не одинаково.
Ведь сама по себе трусость не связана со страданием, но в каких-то случаях из-за страдания настолько теряют голову, что и оружие бросают, и в остальном ведут себя неприглядно.
Вот почему считаются подневольными.
А у распущенного все наоборот в каждом отдельном случае произвольны, так как отвечают его влечению и стремлению, а в целом - едва ли ведь никого не влечет быть распущенным.
Понятие распущенность мы переносим и на проступки детей, и действительно, здесь есть некоторое сходство.
Что от чего получило название, сейчас для нас совершенно безразлично ясно, однако, что одно первично, а другое от него зависит, и, видимо, перенос этот удачен, ибо то, что стремится к постыдному и быстро растет, нужно обуздывать, а таковы прежде всего влечения и дитя ведь и дети живут, повинуясь влечению, и стремление к удовольствию у них связано прежде всего с этими .
Поэтому, если не будет послушен я не будет под началом, далеко зайдет, ведь у лишенного понимания стремление к удовольствию ненасытно и во все стороны, а осуществление влечения увеличивает врожденную силу , и, если влечения сильны и грубы, они вытесняют расчет.
Поэтому необходимо, чтобы влечения были умеренны и немногочисленны и ни в чем не противодействовали суждению.
Это мы называем послушным и обузданным, и так же как нужно, чтобы ребенок жил, повинуясь предписаниям воспитателя, так - чтобы и подвластная влечениям часть души ществовала, повинуясь суждению .
Нужно поэтому, чтобы у благоразумного часть души, подвластная влечению, была в согласии с суждением, ибо цель того и другого, , - нравственно прекрасное и благоразумного влечет к тому, к чему следует, как и когда следует, т.
е.
так, как предписывает и суждение.
Итак, будем считать, что о благоразумии мы сказали.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ Д .
Теперь по порядку следует рассуждение о щедрости.
А ею принято считать обладание серединой в отношении к имуществу, ибо щедрого хвалят не за на войне, и не за то, в чем благоразумного, и равным образом не за то, как он судит, но за отношение к даянию и приобретению имущества, причем больше за то, что связано с даянием.
А имуществом мы называем все, стоимость чего измеряется деньгами.
Мотовство и скупость - это соответственно излишество и недостаточность в отношении к имуществу И если скупость мы всегда приписываем тем, кто больше, чем следует, хлопочет , то мотовство ставим в вину, когда имеем в виду несколько , в самом деле, мы зовем мотами невоздержных и тратящих на распущенную .
Недаром они признаются самыми дурными людьми они ведь соединяют в себе много пороков.
Имя же им дают неподходящее, потому что быть мотом - значит иметь один какой-то порок, а именно уничтожать свое состояние, в самом деле, мот гибнет по собственной вине, а своего рода гибелью его кажется уничтожение состояния, ибо он живет, .
В таком смысле мы и понимаем мотовство.
Чем пользуются, можно пользоваться и хорошо и плохо, а богатство относится к используемым вещам, и лучше всех пользуется всякой вещью тот, кто обладает соответствующей добродетелью.
Значит, и богатством воспользуется лучше всего тот, чья добродетель - в отношении к имуществу.
А таков щедрый.
Пользование - это, по-видимому, трата и даяние имущества, а приобретение и сбережение - это, скорее, владение, .
Поэтому щедрому более свойственно давать тому, кому следует, нежели получать от того, от кого следует, и не получать, от кого не следует.
В самом деле, свойство добродетели состоит, скорее, в том, чтобы делать добро еу , а не принимать его еу , и в том, чтобы совершать прекрасные поступки, более, чем в том, чтобы не совершать постыдных.
Между тем совершенно ясно, что даяние предполагает добрые дела и прекрасные поступки, а приобретение - принятие добра, если уж не совершение постыдных поступков, и, наконец, благодарность причитается тому, кто дает, а не тому, кто не берет.
Да и похвалу, скорее, заслуживает первый.
Легче ведь не брать, чем давать, ибо расточать свое люди еще менее склонны, чем не брать, пусть даже больше, чужого.
И вот щедрыми именуются дающие, а тех, кто не берет, не хвалят за щедрость, но хвалят все же за правосудность берущие же вовсе хвалы не заслуживают.
Среди тех, с кем дружат из-за их добродетели, пожалуй, больше всего дружат со щедрыми, ведь они помощники, так как помощь состоит в даянии.
.
Поступки, сообразные добродетели, прекрасны и совершаются во имя прекрасного .
Следовательно, и щедрый будет давать во имя прекрасного и правильно кому следует, сколько и когда следует, и так далее во всем, что предполагается правильным даянием, а кроме того, это доставляет ему удовольствие и не приносит страдания, ибо согласное с добродетелью или доставляет удовольствие, или не причиняет страданий менее всего это заставляет страдать.
А кто дает, кому не следует и не во имя прекрасного, но по некоей другой причине, будет именоваться не щедрым, а как-то иначе.
Не заслуживает этого имени и тот, кто, давая, страдает.
Он ведь охотно предпочел бы имущество прекрасному поступку, а щедрому это чуждо.
Щедрый не станет и брать, откуда не следует, ибо такое приобретение чуждо человеку, который не ценит имущество.
Видимо, он не станет и просителем, ибо делающему добро не свойственно с легкостью принимать благодеяния.
Но откуда следует, он будет брать, например из собственных владений, не потому, что это прекрасно, а потому, что необходимо, чтобы иметь, что давать другим.
Он не будет невнимателен к собственным , раз уж намерен с их помощью удовлетворять чьи-либо , и не станет давать кому попало, чтобы иметь, что дать тем, кому следует, в нужное время и ради прекрасной цели.
Щедрому весьма свойственно даже преступать меру в даянии, так что себе самому он оставляет меньше, .
Дело в том, что не принимать себя в расчет - свойство щедрого человека.
О щедрости говорят, учитывая состояние, ибо на щедрость указывает не количество отдаваемого, а склад даятеля, а уже он соразмеряется с состоянием.
Ничто поэтому не мешает, чтобы более щедрым оказался тот, кто дает меньше, если он дает из меньшего состояния.
Более щедрыми, видимо, бывают те, кто не сами нажили состояние, а получили его по наследству во-первых, они не испытывали нужды, а, во-вторых, все сильнее привязаны к своим творениям , как, например, родители и поэты .
Нелегко щедрому быть богатым, потому что он не склонен к приобретению и бережливости, и при том расточителен и ценит имущество не ради него самого, а ради даяния.
Отсюда и жалобы на судьбу, что-де наиболее достойные менее всего богаты.
Вполне понятно, что происходит именно это как и в других случаях, невозможно обладать имуществом, не прилагая стараний к тому, чтобы его иметь.
И все же щедрый не станет давать кому не следует и когда не следует и так далее ведь в подобных поступках еще нет щедрости, и, израсходовав на такое, он будет лишен , чтобы расходовать их на должное, ибо, как уже было сказано, щедрый - это человек, который тратит сообразно состоянию и на то, на что следует, а кто в этом преступает меру - тот мот.
Тиранам, владеющим огромными , нелегко, кажется, преступить меру в даяниях и тратах, именно поэтому мы и называем их мотами.
Но поскольку щедрость - это обладание серединой в отношении к даянию и приобретению имущества, щедрый и давать, и тратить будет на , на что следует, и столько, сколько следует, одинаково и в большом, и в малом, и притом с удовольствием а кроме того, он будет брать откуда следует и сколько следует.
Ведь коль скоро добродетель - это обладание серединой по отношению к тому и другому, , щедрый и то и другое будет делать как должно.
Доброе приобретение предполагается даянием.
А не доброе противоположно .
Поэтому свойства, предполагающие друг друга, совмещаются в одном человеке, а противоположные, разумеется, нет.
Когда же случается щедрому издержаться, нарушив должное и прекрасное, он будет страдать, однако умеренно и как подобает, потому что добродетели присуще переживать удовольствия и страдания, отчего следует и как следует.
Кроме того, щедрый легко делится имуществом с другими ведь попрание своего права он допускает во всяком случае, он не ценит имущества и больше досадует, если не израсходовал что-нибудь должное, чем страдает, если израсходовал что-то недолжное, для него ведь не годится Симонидова .
.
Мот между тем погрешает и в таких вещах ведь у него ни удовольствия, ни страдания не бывают от того, от чего следует, и так, как следует впоследствии это станет яснее.
Мы ведь уже сказали, что избыточность и недостаточность - это соответственно мотовство и скупость, причем в двух вещах - даянии и приобретении, ибо и трату мы относим к даянию.
Итак, если мотовство - это к избытку в даянии и неприобретении и к недостатку в приобретении, то скупость - это к недостатку в даянии и избытку в приобретении, впрочем, в мелочах.
Поэтому мотовства никак не сочетаются друг с другом ведь нелегко всем давать, ниоткуда не беря, так как у частных даятелей состояние быстро истощается.
А они-то и считаются мотами .
Впрочем, можно считать, что такой человек все-таки гораздо лучше скупого.
Его болезнь легко излечима потому что , во-первых, молод, а во-вторых, стеснен в средствах, и он способен прийти к середине, так как обладает щедрого он ведь дает и не берет, но и то и другое делает не как должно и не хорошо.
Если бы он в конце концов приучился делать это или как-то иначе изменился, он был бы щедрым, ведь он будет давать, кому следует, и не будет брать, откуда не следует.
Вот почему он не считается дурным по нраву, ведь излишне давать и не брать - не испорченного и низкого , но глупого.
Принято считать, что такой мот гораздо лучше скупца, как на основании вышесказанного, так и потому, что он многим оказывает помощь, а скупец - никому, даже самому себе.
Однако большинство мотов, как сказано, берут, откуда не следует, и по этому признаку являются скупцами.
Они становятся склонны брать таким образом, потому что хотят расходовать, но не могут делать это с легкостью, так как скоро у них истощаются наличные .
Значит, они вынуждены добывать их откуда-то еще, а поскольку они при этом ничуть не заботятся о нравственности , то легкомысленно берут отовсюду, ибо давать для них привлекательно, а как и откуда , им совершенно безразлично.
Именно поэтому их даяния не являются щедрыми, т.
е.